«Философия творчества» Эдгар Алан По. Эдгар Аллан По «Философия творчества Стиль Эдгара По

В записке, что лежит сейчас передо мной на столе (1), Чарльз Диккенс сделал следующее замечание по поводу моей статьи с анализом композиции его романа «Барнеби Радж»: «Между прочим, известно ли вам, что Годвин (2) писал своего “Калеба Уильямса” “задом наперед”? Сначала, во втором томе, оплел своего героя паутиной из превратностей судьбы, и лишь после этого, в первом, попытался найти им какое-то объяснение».

Не думаю, что Годвин прибегнул именно к такой процедуре - и действительно, его собственные признания не до конца подтверждают предположение мистера Диккенса, - но автор «Калеба Уильямса» был слишком опытным художником, чтобы не понимать преимуществ подобного метода. Совершенно очевидно, что всякий сюжет, заслуживающий этого названия, должен быть, еще до того, как автор возьмется за перо, разработан в голове вплоть до самой развязки. Только заранее настроившись на определенный финал, можем мы придать сюжету необходимые черты последовательности, или причинной обусловленности, добиваясь того, чтобы действие и особенно интонация способствовали развитию основной идеи.

На мой взгляд, в обычном способе построения сюжета кроется коренная ошибка. Как правило, происходит одно из двух: либо история - или какое-нибудь сегодняшнее событие - подсказывает автору исходный тезис, либо он, в лучшем случае, нанизывает одно на другое поразительные события ради создания основы своего повествования, рассчитывая заполнить откровенные бреши описаниями, диалогами или авторскими комментариями.

Я лично, приступая к работе, ставлю перед собой целью воздействие на читателя. Ни на минуту не забывая об оригинальности - ибо тот, кто дерзает пренебречь столь очевидным и доступным способом возбудить читательский интерес, попросту обкрадывает себя, - я первым делом задаю себе вопрос: «На какое впечатление, или воздействие на ум, сердце или, более широко, душу читателя я рассчитываю в данном случае?» Выбрав, во-первых, жанр новеллы, а во вторых, яркое, сильное впечатление, я прикидываю, каким образом его легче всего произвести: при помощи действия или интонации, или и того, и другого - сочетая простые эпизоды с особенной интонацией или наоборот, или описывая из ряда вон выходящие события с особенной интонацией, - и только после этого начинаю искать вокруг себя, вернее, в себе, такое сочетание эпизодов и такую интонацию, которые бы наилучшим образом работали на достижение результата.

Мне не раз приходило в голову: какая увлекательная журнальная статья могла бы получиться, если бы какой-нибудь писатель решил - вернее, сумел - подробно, шаг за шагом, воспроизвести тот путь, которым он привел действие своего произведения прямиком к развязке. Почему такая статья до сих пор не написана - затрудняюсь сказать, но возможно, главную роль сыграло писательское тщеславие. Большинство литераторов - в особенности поэты -предпочитают дать понять, что творят благодаря «прекрасному безумию» - доведенной до степени экстаза интуиции. Их приводит в дрожь одна только мысль о том, что читающая публика подсмотрит все, что творится за кулисами: четко спланированные шероховатости и колебания мысли; подлинные намерения, угадываемые лишь в последний момент; бесчисленные проблески идей, не дозревающие до полной картины; абсолютно зрелые образы, в отчаянии отвергнутые из-за невозможности воплощения; осторожный отбор и «отходы», мучительные подчистки и вставки; все колесики и винтики, шкивы и ремни, приводящие сцену в движение; стремянки и люки; павлиньи перья; сурьму, румяна - одним словом, все то, без чего в девяноста девяти случаях из ста не обходится ни один из литературных лицедеев.

А с другой стороны, я отдаю себе отчет в том, что ситуации, когда автор в состоянии воспроизвести в памяти все этапы развития идеи, приведшие его к тем или иным выводам, исключительно редки. Родившись из хаоса, мысли так же беспорядочно сменяют друг друга, чтобы кануть в Лету забвения.

Что до меня, то я не испытываю отвращения, или каких-либо затруднений при восстановлении в уме последовательности шагов, сделанных мною в процессе создания каждого моего произведения; а так как увлекательность анализа, или реконструкции, совершенно не зависит от подлинного или мнимого интереса к анализируемой вещи, с моей стороны вряд ли будет нарушением приличий, если я продемонстрирую modus operandi (1), вследствие которого явились на свет некоторые из моих сочинений. Я решил остановиться на «Вороне», как наиболее известном, и на его примере убедительно показать, что ни один элемент композиции не возник благодаря счастливому случаю либо интуиции, что работа подвигалась, шаг за шагом, к благополучному завершению с точностью и жесткой последовательностью, с какими решают математические задачи.

Опустим, как не имеющий отношения к поэме, per se (4) непосредственный повод - или, скажем, потребность, вылившуюся в желание создать поэму, которая бы пришлась по вкусу и читателям, и критикам.

Итак, начнем с намерения. Первой моей заботой стала длина поэмы. Если произведение слишком длинно, чтобы его можно было прочитать за один присест, автор лишает себя очень важного преимущества, достигаемого за счет ощущения целостности, - ибо во время перерыва нас отвлекают разные житейские интересы и очарование нарушается. Но поскольку, ceteris paribus (5), поэт не может позволить себе за здорово живешь пожертвовать составляющей, важной для осуществления его замысла, остается подумать: не обладает ли крупное произведение каким-нибудь преимуществом, способным компенсировать утрату целостности? Сразу отвечу: нет. То, что мы называем «большой поэмой», по существу есть последовательность коротких стихотворений, то есть совокупность кратких поэтических воздействий. Нет нужды доказывать, что поэзия является поэзией лишь постольку, поскольку трогает - более того, возвышает - душу; а все сильные переживания, в силу особенностей человеческой психики, носят кратковременный характер. По этой самой причине самое меньшее половина «Потерянного рая» должна быть отнесена к прозе. При чтении этого произведения периоды душевного подъема неизбежно сменяются периодами спада, из-за чего вещь в целом лишается в читательском восприятии исключительно важного художественного элемента - целостности.

Представляется очевидным, что всякому литературному произведению должны быть заданы временнЫе рамки, определяемые продолжительностью одной читки. И хотя в некоторых образцах прозы, не требующих целостного восприятия (как, скажем, «Робинзон Крузо»), это ограничение успешно преодолевается, оно практически никогда не преодолевается в поэзии. В пределах этих рамок, длина стихотворения (или поэмы) может математически соотноситься с его достоинствами - в первую очередь способностью оказывать возвышающее воздействие, так как ясно, что краткость прямо пропорциональна силе производимого впечатления (с той единственной оговоркой, что без определенной длины не может быть никакого впечатления вообще).

Имея в виду вышесказанное, а также предполагаемую степень воздействия, которую я запланировал не выше средней - хотя и не ниже диктуемой требованиями строгого литературного вкуса, - я без труда определил оптимальную длину поэмы: что-то около сотни строк (на практике получилось сто восемь).

Следующим моим шагом стал выбор впечатления, которое я собирался произвести; и здесь я могу с уверенностью отметить, что в ходе написания поэмы ни на минуту не забывал о своем намерении создать вещь на любой вкус. Я бы далеко отклонился от первоначально заявленной темы разговора, если бы принялся доказывать то, о чем уже неоднократно говорил и что абсолютно не нуждается в доказательствах, а именно, тезис о Красоте как единственной законной области поэзии. Тем не менее, скажу несколько слов, дабы прояснить подлинный смысл моих слов - смысл, который кое-кто из моих друзей склонен представлять в искаженном виде. Самое сильное, самое возвышенное и самое чистое наслаждение можно получить, только созерцая прекрасное. В сущности, говоря о Красоте, чаще всего подразумевают не качество, как принято считать, а именно воздействие, то есть приподнятое состояние - не ума, даже не сердца, а души. Так вот, я определяю Красоту как область поэзии хотя бы потому, что в искусстве действует непреложный закон, согласно которому нужно стремиться к тому, чтобы следствие напрямую зависело от причин, стараясь достичь цели теми средствами, которые наилучшим образом приспособлены для ее достижения. Никто не смеет отрицать: особый душевный подъем естественнее всего наступает как отклик на произведение поэзии. Цель, именуемая Истиной (то есть удовлетворение интеллектуальной потребности), и цель, именуемая Страстью (возбуждение сердца), хотя и могут, до известной степени, ставиться в поэзии, однако с гораздо большим успехом достигаются в прозе. Истина требует точности, а Страсть -грубости (подлинно страстные натуры меня поймут); и то, и другое противоположно Красоте. Из сказанного ни в коем случае не вытекает, что Страсть и Истина вообще не могут присутствовать в стихах - и даже с пользой, так как способствуют прояснению, или усилению, общего впечатления (по контрасту, как диссонансы в музыке), - но настоящий художник всегда найдет способ, во-первых, придать им нужный тон, подчиняя, таким образом, первостепенной задаче, а во-вторых, окутать их дымкой Красоты, являющейся в одно и то же время атмосферой и сутью поэзии.

Признавая Красоту областью моей поэзии, я придаю исключительное значение интонации. Красота, в своем высшем проявлении, трогает чуткую душу до слез. А посему грусть - самая естественная поэтическая интонация.

Дальше передо мной встала в полный рост необходимость придать произведению определенную пикантность при помощи художественного приема, который стал бы лейтмотивом поэмы - своего рода рычагом для приведения всей структуры в целом в движение. Перебрав традиционные художественные приемы - или, по театральной терминологии, положения на пуантах, - я не преминул отметить, что ни один из них не получил такого распространения, как рефрен. Одной лишь универсальности его применения оказалось достаточно, чтобы убедить меня в его художественной ценности и избавить от необходимости всесторонней проверки. Тем не менее, я подверг его тщательному анализу с точки зрения способности к усовершенствованию и вскоре убедился: этот художественный прием находится в крайне неразвитом, примитивном состоянии. Современное применение рефрена, как усилителя основной мысли, мало того, что ограничено рамками лирического стихотворения, но и степень его эффективности зависит от степени монотонности - и звучания, и мысли. Приятное впечатление достигается исключительно за счет повторения. Я решил прибегнуть к максимальному разнообразию и таким образом усилить выразительность рефрена, сохранив, в общем и целом, неизменность звучания при постоянном варьировании мысли.

Окончательно решив этот вопрос, я задумался о характере моего рефрена. Поскольку его применение должно было постоянно варьироваться, представлялось очевидным, что он должен быть предельно кратким, так как частое варьирование относительно длинного оборота стало бы трудновыполнимым делом. Это побудило меня остановить свой выбор на рефрене, состоящем из одного слова.

Какого же именно слова? Неизбежным следствием моего решения в пользу употребления рефрена стало деление поэмы на строфы: рефрен должен был замыкать каждую строфу. Не вызывало сомнений: чтобы производить сильное впечатление, такое окончание должно быть звучным и способным оказывать сильное, продолжительное действие. Все эти рассуждения привели меня к выбору протяжного «o», как наиболее звучного гласного, в сочетании с «r» (русское «р» - В.Н.), как наиболее продуктивного согласного звука.

Теперь мне предстояло выбрать конкретное слово с таким звучанием, которое бы наиболее полно передавало чувство скорби, заранее выбранное мною в качестве интонации поэмы. И тут уж невозможно было пройти мимо слова «nevermore» («никогда больше») В сущности, оно-то первым и пришло мне на ум.

_________________________________

(1) Имеется в виду письмо Диккенса от 6 марта 1842 г., где говорится о композиции романа У. Годвина «Калеб Уильямс».

(2) Годвин, Уильям (1756 - 1836) - английский писатель, философ, публицист и религиозный диссентер (сектант), предвосхитивший наступление эпохи романтизма в Англии своими произведениями, в которых утверждал атеизм, анархию и личную свободу. Идеалистический либерализм Годвина был основан на принципе абсолютной независимости и способности разума сделать правильный выбор.

(3) Modus operandi (лат.) - способ действия.

(4) Per se (лат.) - сам по себе.

(5) Ceteris paribus (лат.) - при прочих равных условиях.

Эдгар Алан По – создатель популярного жанра «детектив» , мастер романтической новеллы («Падение дома Ашеров», «Красная маска» и т.д.), автор легендарной поэмы «Ворон» и т.д. и т.п. Вклад Эдгара По в развитие литературы можно описывать еще очень длинно, вот поэтому он – первый американский писатель, имя которого прогремело на весь мир. Его достижения в литературе до сих пор остаются неразгаданными феноменами. Их тщательно изучают, открывая новые грани и новые смыслы в творчестве по-настоящему выдающегося писателя своего времени. Чтобы понять и оценить его книги, необходимо обладать базовыми знаниями: В каком стиле писал Эдгар По? Какие основные темы преобладают в его творчестве? Что отличает Эдгара По от других писателей?

Своеобразие творчества Эдгара По во многом объясняется тем, что его творчество выдержано в стилевой и смысловой палитре романтизма (). Тематика тоже во многом зависит от романтического направления, которое оказало решающее влияние на писателя. Однако нельзя приравнять По к романтикам и ограничиться этой характеристикой: его мастерство самобытно и требует более детального анализа. Прежде всего, нужно проследить его творческий путь.

Краткая биография Эдгара Аллана По

Эдгар Аллан По (1809-1849) – первый значимый американский писатель, который во многом определил облик современной литературы. Правда, по авторскому мировосприятию, по стилистике творчества он, скорее, европеец. В его книгах нет национальной идентичности, которая есть у Теодора Драйзера или Эрнеста Хэмингуэя, например. Он был склонен к мистификации собственной жизни, поэтому сложно воссоздать его биографию, однако кое-какие сведения все же доподлинно известны.

Эдгар родился в семье актеров бродячей труппы. В 4 года остался сиротой, родители умерли от туберкулеза. Навсегда в его памяти застрял образ матери, которая харкает кровью ему в лицо. Врожденная патология писателя – асимметрия лица (одна половина лица парализована). Несмотря на этот дефект он был симпатичным ребенком и вскоре его усыновили. Богатая семья коммерсанта Аллана взяла мальчика на воспитание. Его любили, особенно трепетно к нему относилась приемная мать, но отчима Эдгар невзлюбил: слишком разными были они людьми. Конфликт с отчимом обострился, поэтому юный Аллан По 6 лет жил в пансионате в Англии.

В дальнейшем Эдгар поступил в Виргинский университет, но обучение там не закончил. Деньги, которые мистер Аллан дал ему на учебу, незадачливый студент проиграл в карты. Новая ссора переросла в окончательный разрыв. Ему было всего 17. Что делать, если ты молод и нужны деньги? Конечно же, издать сборник стихов. Под псевдонимом «Бостонец» Эдгар По выпускает поэтический сборник, но терпит неудачу, после чего отправляется в армию. Жесткий режим тяготит его, он оставляет службу.

После смерти мачехи Эдгар и отчим заключают перемирие, поэтому возобновившаяся материальная поддержка позволяет ему заняться литературой. Если поэзия его не пользуется успехом, то мистический рассказ «Рукопись, найденная в бутылке» занял первое место на престижном конкурсе.

В основном, Эдгар По работал во многих периодических изданиях в качестве журналиста, редактора и корреспондента. Получал 5-6 долларов за рассказ или статью, то есть жил небогато. Стоит сказать, что стиль его журналистских публикаций отличался ироничностью и даже сарказмом.

В 1835 поэт обвенчался со своей кузиной Вирджинией Клемм . Она стала прообразом всех женских героинь: субтильная, бледная, болезненная. Девушка, словно призрак. Говорят даже, что у новобрачных была лишь платоническая любовь.

В 1838 Эдгар По переехал в Филадельфию, стал редактором журнала, проработал там 6 лет. В то же время он работает над сборником «Гротески и арабески» . Это эталон мистической прозы. Та мрачность, что отличает фирменный стиль По, становится результатом его хронической болезни – мигрени. Известно, что писатель с ума сходил от боли, но, тем не менее, работал на износ. Именно так объясняются еле заметные шизофренические нотки в произведении.

1845 год стал роковым в жизни Эдгара По: умирает Вирджиния, которую он искренне любил, журнал, где он работал, обанкротился, и под гнетом горя и неудач он пишет свою самую знаменитую поэму «Ворон».

Страсть к опиуму и вину перечеркнула его дальнейшую карьеру. Одна лишь мать Вирджинии заботилась об Эдгаре По, именно ей он отдавал заработок, а она кормила его и обеспечивала хотя бы какой-то порядок в его жизни.

Причина смерти Эдгара Аллана По является загадкой. Известно, что друг устроил ему встречу с издателем, Эдгару По была выдана крупная сумма денег в качестве аванса за какую-то литературную работу. Он, видимо, решил отметить «получку» и выпил лишнего в пабе. Наутро его нашли мертвым в парке, и денег у него при себе уже не было.

Особенности и своеобразие творчества

О чем статьи Эдгара Аллана По? В своих статьях он стоял на позициях «чистого искусства». Чистое искусство – это точка зрения, согласно которой искусство не должно быть полезным, оно и есть самоцель (искусство ради искусства). Только образ и слово воздействуют на эмоции читателя, а не на рассудок. Поэзию он считал высшим проявлением литературного таланта, так как в прозе, полагал он, есть что-то комическое, низменное, а поэзия всегда «парит в эфире», не соприкасаясь с бытовыми дрязгами земли. Эдгар По — перфекционист по складу характера: он долго шлифовал свою работу, тщательно редактировал произведения и без конца правил готовые рассказы и стихи. Форма была для него важнее, чем содержание, он – настоящий эстет в литературе.

В его рассказах и стихах преобладает звукопись: многочисленные аллитерации и ассонансы. Музыкальность в его поэзии всегда на первом месте. Это характерная черта для авторов романтического направления, ведь музыку они признавали главным видом искусства.

Творчество Эдгара Аллана По приблизительно можно разделить на две разновидности: логические рассказы (детективы) и мистические повести.

Своеобразие творчества Эдгара По:

• мастерство готического пейзажа
• кульминация созвучна с природой
• пугающий мистицизм, игра на страхах читателя
• постепенная, «крадущаяся» интрига
• произведения передают гнетущее состояние, как музыка: читатель не знает, что именно указывает на печаль и тоску, но чувствует их, именно чувствует прозу, а не понимает.

Стиль Эдгара По. Отношение к искусству

Для Эдгара По творчество – не порыв вдохновения, а работа, сравнимая с математической задачей: последовательная и четкая. Он выбирает новый яркий эффект и ищет идеальную форму для того, чтобы поразить читателя, воздействовать на его сознание. Краткость формы нужна для единства впечатления, бесстрастный тон – чтобы подчеркнуть мистику происходящего. В поэме «Ворон» автор, по собственному признанию, намеренно выбрал меланхолическую подачу и трагический сюжет, дабы подчеркнуть значение символики ворона, связанное с тем, что эта птица — падальщик, завсегдатай поля боя и кладбища. Знаменитый рефрен «Nevermore» — это однообразие в звучании, но подчеркнутая разница в смыслах. Эдгар По сначала выбрал комбинацию «o» и «r», а потом подстроил под нее фразу, которая является окказионализмом Эдгара По, то есть словосочетание «Nevermore» он придумал сам. Единственная цель такой кропотливой работы – оригинальность. Современники По замечали, как страстно и артистично автор читает свою поэму, как выделяет звуки и следует внутреннему ритму стихов. Именно музыкальность, неповторимая гамма чувств, ощущений, пейзажных красок и идеально построенная форма произведения являются свойствами, по которым читатель безошибочно узнает авторский стиль Эдгара По.

Интересно? Сохрани у себя на стенке!

Едва ли не первым у себя на родине Э. По попытался постичь природу и назначение искусства и выработать стройную систему эстетических принципов.

Свои теоретические взгляды По изложил в различных статьях «Философия обстановки» (1840), «Философия творче­ства» (1846), «Поэтический принцип» (опубл. 1850), многочисленных рецен­зиях.

Подобно всем романтикам, он исходит из противо­поставления отталкивающей и грубой реальности и ро­мантического идеала Красоты. Стремление к этому идеалу, по мнению писателя, заложено в природе чело­века. Задача искусства и состоит в том, чтобы создавать прекрасное, даря людям высшее наслаждение.

Один из противоречивых моментов эстетики По - взаимоотношения красоты и этики. Он демонстративно противопоставляет поэзию истине и морали: «Ее взаи­моотношения с интеллектом имеют лишь второстепенное значение. С долгом и истиной она соприкасается только случайно». Необходимо учесть, что в данном случае «истина» для По - отвра­тительная реальность окружающего повседневного ми­ра. Его позиция подчеркивает значимость эстетических критериев и полемически направлена против дидактиз­ма и утилитарного взгляда на искусство. Она отнюдь не сводится к эстетскому принципу «искусства ради искус­ства», авторство которого приписывает По американ­ская критика.

По также утверждает, что создание Красоты есть не мгновенное озарение таланта, а итог целенаправленных размышлений и точного расчета. Отрицая спонтанность творческого процесса, По в «Философии творчества» подробно рассказывает о том, как им было написано знаменитое стихотворение «Ворон». Он утверждает, что «ни один из моментов в его создании не может быть отнесен на счет случайности или интуиции, что работа ступень за ступенью шла к завершению с точностью и жесткой последовательностью, с какими решают мате­матические задачи». Разумеется, По не отрицал роли воображения и в данном случае сознательно выбрал только одну - рационалистическую - сторону творче­ского акта. Акцент на ней необходим для того, чтобы преодолеть хаотичность и дезорганизованность совре­менной ему романтической поэзии и прозы. Требование эстетической «отделанности», «завершенности» произ­ведения у По является новаторским и смелым. Его эстетическую систему можно назвать «рационалистиче­ским романтизмом».

В основе этой гармонии лежит главный, по мнению По, принцип композиции: «сочетание событий и интонаций, кои наилучшим образом способствовали бы созданию нужного эффекта». То есть все в стихотворении или рассказе должно служить такому воздействию на читателя. Которое заранее «запланировано» художником.

Все каждая буква, каждое слово, каждая запятая - должно работать на «эффект целого». Из принципа «эффекта целого» вытекает очень ва­жное для По требование ограничения объема художе­ственного произведения. Пределом служит «возмож­ность прочитать их за один присест», так как в про­тивном случае при дробном восприятии читаемого вмешаются будничные дела и единство впечатления будет разрушено. По утверждает, что «больших сти­хотворений или поэм вообще не существует», это «явное противоречие в терминах». Сам он последовательно придерживался малой формы и в поэзии, и в прозе.

Единственной законной сферой поэзии По считал область прекрасного. Его определение поэзии - «созда­ние прекрасного посредством ритма». Отворачиваясь от «жизни как она есть», По в своих стихах создает иную реальность, неясную и туманную, реальность грез и меч­ты. Поэтические шедевры По - «Ворон», «Аннабель Ли», «Улялюм», «Колокола», «Линор» и др.- бессю­жетны и не поддаются логическому толкованию прозой.

Содержательные момен­ты часто уступают место настроению. Оно создается не с помощью образов действительности, а посредством разнообразных ассоциаций, неопределенных, туманных, возникающих «на той грани, где смешиваются явь и сон». Стихи По рождают сильнейший эмоциональный отклик. Смысловые и звуковые структу­ры в стихах По сливаются, образуя единое целое, так что музыка стиха несет смысловую нагрузку.

Многочисленные повторы слов и целых строк также напоминают вариацию музыкаль­ной фразы. О насыщенности стихов По средствами фонетической образности дают представление хотя бы эти две строки из «Ворона»: «Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах/Полонил, на­помнил смутным ужасом меня всего...»

Это знаменитое стихотворение построено на серии обращений лирического героя к птице, залетевшей в бурную ночь в его комнату. На все вопросы ворон отве­чает одним и тем же словом «Nevermore» - «никогда». Поначалу это кажется механическим повторением за­зубренного слова, но повторяющийся рефрен звучит пугающе уместно в ответ на слова скорбящего об умер­шей возлюбленной героя стихотворения. Наконец, он хочет узнать, суждено ли ему хотя бы на небесах вновь встретиться с той, что покинула его на земле. Но и здесь приговором звучит «Nevermore». В финале стихотворе­ния черный ворон из ученой говорящей птицы превра­щается в символ скорби, тоски и безнадежности: не­возможно вернуть любимую или избавиться от мучи­тельной памяти.

Отличный образец профессионализма от Великого Мастера! Своеобразная Азбука для желающих Научиться! А вот научиться чему? Автор пишет о написании стихов, но мне кажется, что вместо стихов можно поставить любую сферу деятельности. Есть- ремесло и есть- Творчество!

Ремеслу можно обучить, а Творчество должно иметь под собой (помимо желания научиться) еще и Талант! К сожалению, в наше время даже ремесленников не так много, чего уж говорить о Мастерах! Тем не менее, это эссе очень нужное и должно читаться всеми, кто Хочет Учиться! Для того, чтобы стать (по меньшей мере) хорошим специалистом!

Читал и перечитывал неоднократно, но не для того, чтобы научиться самому писать стихи, а прежде всего для того, чтобы постараться научиться правильно планировать и анализировать. Могу сказать только, что однозначно нашел для себя несколько очень нужных и важных деталей и нюансов, которые помогали уже и будут (надеюсь) помогать в будущем!

Эдгар По публикует статью: Философия творчества / The Philosophy of Composition, где один из первых в современной истории формулирует идею, что творческое произведение может быть не только продуктом капризного «озарения», но работать в союзе с точным расчётом.

Написанное иллюстрируется рассказом о «вычислении» стихотворения Ворон / The Raven, которое было опубликовано 29 января 1845 года в газете «New York Evening Mirror» и сразу же принесло Эдгару По известность.

Процитируем ряд характерных фрагментов из статьи Философия творчества:

«Я предпочитаю начинать с рассмотрения того, что называю эффектом. Ни на миг не забывая об оригинальности - ибо предаёт сам себя тот, кто решает отказаться от столь очевидного и легко достижимого средства возбудить интерес, - я прежде всего говорю себе: «Из бесчисленных эффектов или впечатлений, способных воздействовать на сердце, интеллект или (говоря более общо) душу, что именно выберу я в данном случае?»

Выбрав, во-первых, новый, а во-вторых, яркий эффект, я соображаю, достижим ли он лучше средствами фабулы или интонации - обыденной ли фабулой и необычайной интонацией, наоборот ли, или же необычайностью и фабулы и интонации; а впоследствии ищу окрест себя или, скорее, внутри себя такого сочетания событий и интонаций, кои наилучшим образом способствовали бы созданию нужного эффекта.

Я часто думал, какую интересную статью мог бы написать любой литератор, если бы он захотел, то есть если бы он смог в подробностях, шаг за шагом проследить те процессы, при которых любое его произведение достигло окончательной завершенности. Почему подобная статья никогда не была выдана в свет, решительно не могу сказать, но, быть может, пробел этот в большей степени обусловило авторское тщеславие, нежели какая-либо иная причина.

Большинство литераторов, в особенности поэты, предпочитают, чтобы о них думали, будто они сочиняют в некоем порыве высокого безумия, под воздействием экстатической интуиции, и прямо-таки содрогнутся при одной мысли позволить публике заглянуть за кулисы и увидеть, как сложно и грубо работает мысль, бредущая на ощупь; увидеть, как сам автор постигает свою цель только в последний момент; как вполне созревшие плоды фантазии с отчаянием отвергаются ввиду невозможности их воплотить; как кропотливо отбирают и отбрасывают; как мучительно делают вымарки и вставки - одним словом, увидеть колёса и шестерни, механизмы для перемены декораций, стремянки и люки, петушьи перья, румяна и мушки, которые в девяноста девяти случаях из ста составляют реквизит литературного лицедея.

Что до меня, то я не сочувствую подобной скрытности и готов в любую минуту без малейшего труда восстановить в памяти ход написания любого из моих сочинений; и поскольку ценность анализа или реконструкции, мною желаемой, совершенно не зависит от какого-либо реального или воображаемого интереса, заключенного в самой анализируемой вещи, то с моей стороны не будет нарушением приличий продемонстрировать modus operandi (Способ действия - Прим. И.Л. Викентьева ), которым было построено какое угодно из моих собственных произведений. Я выбираю «Ворона» как вещь, наиболее известную. Цель моя - непреложно доказать, что ни один из моментов в его создании не может быть отнесён на счёт случайности или интуиции, что работа, ступень за ступенью, шла к завершению с точностью и жесткою последовательностью, с какими решают математические задачи.

Отбросим как не относящуюся к стихотворению per se (Как к таковому – Прим. И.Л. Викентьева ) причину или, скажем, необходимость, которая и породила вначале намерение написать некое стихотворение, способное удовлетворить вкусы как широкой публики, так и критики».

Эдгар По, Философия творчества, в Сб.: По А.Э, Стихотворения. Новеллы. Повесть о приключениях Артура Гордона Пима. Эссе, М., «Аст», 2003 г., с. 707-709.